A Translation by Alexandra Ranieri of Nikolai Nikulin's "Remembrances of War"

Part 3

Part 3

But the war in the midst of this, somewhere, was happening. Something had occurred, but no one knew anything clearly. In the hospitals they began to bring in the wounded, the mobilized departed and departed. Burned into my memory is a scene from the dispatch of the marines: right in front of our windows overlooking the Neva, soldiers were being loaded onto a civilian cutter, fully armed and equipped. They calmly waited their turn but, all at once, with a loud cry, a woman ran up to one of them. They spoke with her, tried to calm her, but without success. The soldier forcefully tore himself from her convulsively clasping hands, but she all the same kept clutching at his kitbag, at his rifle, at his gas mask. The cutter sailed away, but the woman still for a long time howled drearily, slamming her head against the granite parapet of the embankments. She felt then what I learned much later: neither the soldiers, nor the cutter on which they were sent off to the landing party, would ever return.

Then we all joined up with the militia…we were given rifles, ammunition, food, (for some reason herring—apparently because it was at hand,) and loaded them onto a barge which was docked on the shore of the Malaya Neva. And here for the first time I was saved by my guardian Angel, in the guise of an elderly colonel, who ordered everyone on the barge to disembark and to get into formation on shore. We at first did not understand anything, but the colonel attentively looked at us all with eyes bloodshot from lack of sleep, and ordered some to depart from the formation. I was among them.

“Forward, march home!” Said the colonel, “It’s sickening enough THERE, even without you snots!” It seemed he was trying to fix something, to do it properly, and prevent the meaningless deaths of yellow-mouthed youngsters. He found time and energy for that!  But all of this I understood later, for the time being I just went home, to my astonished family…

The barge meanwhile proceeded along the Neva. On the Volkhov she, according to rumor, was bombed and sunk by a Messerschmitts. The militiamen were sitting in the hold, the hatchway of which, by order of the farsighted command, was locked—so that the good doves would not fly away!

I returned home, but within a week I received an official draft card. The enlistment office ordered me to military school—first one, then to another, then to a third. All of my peers were accepted, but I was rejected by the medical commission—a bad heart. At last, even for me a suitable place was found: a school for radio specialists. And here, again, there was no scent of war. Everything was fun, interesting. There were gathered together former schoolmates, students—lively, inquisitive, sociable guys. Laughter, jokes, anecdotes. In the evening one whistled from memory all of Beethoven’s sonatas in succession, another played the harp, which he had brought with him to war. And how interesting, to sleep on bunkbeds where there were no mattresses, but only wire netting, which imprinted during the night on one’s physiognomy! How people change, when they dress in uniform! And how funny the sergeant:

“Aha, you know two languages! Very well—go clean the lavatory!”

Русский:

А война, между тем, где-то шла. Что-то происходило, но никто ничего толком не знал. В госпитали стали привозить раненых, мобилизованные уезжали и уезжали. Врезалась в память сцена отправки морской пехоты: прямо перед нашими окнами, выходившими на Неву, грузили на прогулочный катер солдат, полностью вооруженных и экипированных. Они спокойно ждали своей очереди, и вдруг к одному из них с громким плачем подбежала женщина. Ее уговаривали, успокаивали, но безуспешно. Солдат силой отрывал от себя судорожно сжимавшиеся руки, а она все продолжала цепляться за вещмешок, за винтовку, за противогазную сумку. Катер уплыл, а женщина еще долго тоскливо выла, ударяясь головою о гранитный парапет набережной. Она почувствовала то, о чем я узнал много позже: ни солдаты, ни катера, на которых их отправляли в десант, больше не вернулись.

Потом мы все записались в ополчение... Нам выдали винтовки, боеприпасы, еду (почему-то селедку — видимо, то, что было под рукой) и погрузили на баржу, что стояла у берега Малой Невки. И здесь меня в первый раз спас мой Ангел-хранитель, принявший образ пожилого полковника, приказавшего высадить всех из баржи и построить на берегу. Мы сперва ничего не поняли, а полковник внимательно оглядел всех красными от бессонницы глазами и приказал нескольким выйти из строя. В их числе был и я.

«Шагом марш по домам! — сказал полковник. — И без вас, сопливых, ТАМ тошно!» Оказывается, он пытался что-то исправить, сделать как следует, предотвратить бессмысленную гибель желторотых юнцов. Он нашел для этого силы и время! Но все это я понял позднее, а тогда вернулся домой — к изумленному семейству...

Баржа, между тем, проследовали по Неве и далее. На Волхове ее, по слухам, разбомбили и утопили мессершмидты. Ополченцы сидели в трюмах, люки которых предусмотрительное начальство приказало запереть — чтобы чего доброго не разбежались, голубчики!

Я вернулся домой, но через неделю получил официальную повестку о мобилизации. Военкомат направил меня в военное училище — сперва одно, потом другое, потом третье. Все мои ровесники были приняты, а меня забраковала медицинская комиссия — плохое сердце. Наконец и для меня нашлось подходящее место: школа радиоспециалистов. И здесь еще не пахло войной. Все было весело, интересно. Собрали бывших школьников, студентов — живых, любознательных, общительных ребят. Смех, шутки, анекдоты. Вечером один высвистывает на память все сонаты Бетховена подряд, другой играет на гуслях, которые взял с собой на войну. А как интересно спать на двухэтажных койках, где нет матрацев, а только проволочная сетка, которая отпечатывается за ночь на физиономии! Как меняются люди, переодетые в форму! И какой смешной сержант:

— Ага, вы знаете два языка! Хорошо — пойдете чистить уборную!